ты руками машешь, истории свои рассказывая, и разливаешь по тротуарам травяные дорожки; всё проклёвывается под твоими ладонями, словно впитывая жизнь - даже мёртвое возродится вновь, земля наполнится светом (солнцем на небе да в твоих очах); каждый листик, каждый лепесток - тянутся к тебе, как к единственному, как к самому главному, а ты только смеёшься переливами горных рек (там бы палатку поставить на недельку, распластаться одинокой космической точкой по полю, мобильник закинув куда-то в спальный мешок; у тебя уже двадцать пропущенных, а ещё - завтрак у костра в компании себя любимого).

в тебе дух путешествий плещется (на полставки) - и крепкая привязанность к каждому повороту; ты ищешь места и пустоты, которых ещё не видывал - и удивительным образом задерживаешься в каждом таком на долгие десятки тысяч воспоминаний; собираешь их, так трепетно и бережно, и за пазуху - там такая бесконечность, завязанная в три узла, что хватит ещё жизней на пятьсот минимум; (а это твоя первая всё ещё, кажется; кто разберёт?)

у тебя было много образов (где-то на востоке тебя всё ещё помнят розовощёким, бледноволосым да кудрявым; но годы идут, подминаются копытами, теряются в пыли придорожных земляных тротуаров). ты крутишься перед озёрным зеркалом, чтобы поправить тёмные пряди, смешно растрепавшиеся на лбу; тебе нравится (тебе всегда нравится; боги, даже когда у тебя было непонятное рыже-зелёное нечто на голове, больше напоминающее парик из какого-то дешманского магазина «всё по рублю» - даже тогда тебе всё нравилось);

(на самом деле, с твоими глазами всё всегда смотрится потрясающе).

где-то в деревушке (на опушке леса, у подножья тёплых гор, покрытых мхом, и луговых холмов; где-то посреди земного спокойствия и улыбчивых простых людей, покоривших твоё огромное сердце до покалывания в кончиках пальцев) у тебя есть оазис; твой личный уголок, в окружении вороньего копошения на деревянной крыши да фырканья ежей из-за кустов ежевики. ты бродишь там по лугам, гладишь коров по бархатным бокам, любовно подвешиваешь каждый собранный пучок разрыв-травы под тёмным карнизом гостиной;

(вся природа вокруг вновь расцветает, словно в воздух вернулся июнь; на полях колосится золотая пшеница).

все толпятся городским стадом, лезут друг другу на головы и под руки, пинают локтями в бока, шипят водяными ужами; вадик вдыхает поглубже и сам чувствует себя посреди реки (словно летом, жарким пеклым июлем на берегу родной цны; уйти ко дну на тридцать пять секунд - скрыться под толщей тёплых волн южного ветра); в вагоне ветра нет вообще (хочется то ли высунуться в туннель, как смешнявая псина из роликов на ютубе, то ли тоже подлезть кому-то под руку: вадик оглядывается на три места вправо и женщина с ярко-красным веером отворачивается с таким выражением лица, будто все эти люди посмели натолкаться в её личный поезд).

у москвы привкус пота и металлических поручней; зимой мама всегда запрещала трогать железяки, иначе прилипнешь - и все перья потом ощипают как у несуразной курицы; но вадик сжимает ладонь над головой - и чувствует, как медленно кожа срастается со всем метро, словно новый огромный организм (паразит земли, не иначе; сотрясает повисший в пустоте камень - как в детстве вдвоём простыни вытрушивали - своим людским-машинным рокотом). вадику смеяться хочется, но весь воздух вокруг - лишь одно сплошное покрывало, наброшенное на головы; люди вокруг спины гнут, плечи выворачивают, головы склоняют - ниже, ниже; ниже;

кто-то касается пальцами пальцев - мокро и липко; вагон ритмично покачивается, пронося за окнами звёзды всех галактик (сплошная чёрная полоса; всё, что человечество вообще может заслужить). где-то за плечом вибрирует чей-то телефон в задранном кверху рюкзаке; у парня напротив взгляд - вадик глохнет, словно прямо на рельсах (ещё немного - и поезд проедется ему поперёк шеи; простите, а где подписать завещание надо было?)

чужие губы улыбаются - расплываются духотой по лицу, словно марево; и вадик ловит это движение взглядом, наклоняясь ближе (неосознанно; непреднамеренно; вагон глухо устало стонет; колено бьётся об колено, и всё вокруг перемешивается каким-то сюрреалистичным ассорти; господи, вот бы сейчас покурить; господи; господи; колено возвращается обратно, и вадик тянется за ним следом - как магнитом).

ему улыбаются, и вадик улыбается тоже (прищуривает глаза; морщит лоб; наверное, он похож на идиота; господи); от этого так тепло (хотя, казалось бы, куда; с утра по прогнозу обещали выше тридцати; вадик чувствует себя на двадцать).

а потом чужое дыхание мажет по лицу (мягкой маховой кистью по щеке; нос мягкий, тёплый и сухой - а взгляд как у заинтересованного пса).

а потом чужие слова мажут по сознанию, в духовой летней дымке, и вадику так хочется смеяться; так нелепо.

он говорит:

- это печально;

(не уточняя: то ли его желание умереть; то ли его неудавшаяся попытка; интересно, у того парня осталась травма? от того, что только покалечился, но так и не увековечил остатки своих мозгов где-то на путях и в щелях механизмов; не то чтобы вадик когда-то видел, как людей сбивало поездами; ни в живую, ни в блядском бескрайнем интернете; но он видел вещи куда красочнее и ярче; иногда от чужих мозгов не оставалось даже намёков).

(такие уголовные дела хотелось всё-таки забыть уже после дыма на ужин);

- вадик, - покачивается вперёд в секундной заминке и протягивает вторую руку (в ней только ручка старого рюкзака с мемной полицейской нашивкой; первую, с поручня, убирать немного страшно - вдруг прилипло с мясом? звучит как самое неудачное знакомство); лицо наклоняется ближе, и между ними пол-ладони где-то, не больше; (вадик выдыхает - медленно, будто на пробу).

- надеюсь, мы остановились из-за огромной мутированной крысы, которая сбежала из подземной лаборатории, - он шепчет - будто специально - и наклоняется от того настолько близко, насколько вообще ему могут позволить размытые понятия приличия - специальней раза в три. - и теперь собирается отгрызть всем в вагоне головы, - он вздыхает - так надрывно и печально, что вся «золотая малина» с полным правом его - и скалит зубы - смеётся; он смеётся, и вишнёвый выдох облизывает чужой висок, задевая волосы; (вадик вскидывает ладонь - на непонятных рефлексах - и поправляет завитушку мизинцем; даже заметить - не заметишь; он надеется);

(он такой дурак);

- по любой другой причине терпеть эту давку и убийственную духоту хоть на пару минут дольше я не собираюсь, - неожиданно так серьёзно, хмуря брови; будто снова отправили на допрос (максимум выпросить чужой номер, разве что; блядская катастрофа).

(он - блядская катастрофа; и метро; и москва; и лето; вся жизнь - одна сплошная катастрофа на ножках блядства; иногда, конечно, получается наоборот; оба варианта - полный провал).

мир так уныл. хонвон давно не видит красок или оттенков, для него все покрыто сплошным черным, без намека на белый или хотя бы пускай тот же серый. словно во тьме по дому ходит, за годы он привык: ориентируется в этих лабиринтах наощупь, знает какой коридор куда приведёт, а где изворотливая ступенька притаилась, чтобы не упасть и разбиться. ему не страшно, если вдруг послышится шорох или дверь заскрипит, он действительно привык к той жизни, которой живёт. глаза давно не видели света, если бы тот возник из неоткуда, хонвон бы ослеп. слишком ярко и больно. зачем возвращаться или искать спасения, которое приведет к неминуемой гибели? проще ползать как крыса, исследуя туннели бункера, убежища, построенного разумом. быть в подчинении тьмы — на стороне победы. ведь та явно сильнее искусственного света, настоящего солнца давно не видно. хонвон точно не знает были ли то, в воспоминания другой жизни погружаясь. как будто это не он, словно чью-то другую историю видит на плёнке с печальным концом. отворачивается — смотреть слишком больно, он вновь ощущает те самые ужасные чувства. лучше без них быть унылом говном и иметь эту сранную жизнь.

порядочным человеком ему не быть, дорога в ад прямиком ведёт. и остаток жизни чует, что близок, но в крошечный шанс жить — цепляется всеми силами. кем может работать школьник? где деньги лопатой грести? в магазинчике напротив — вышвырнули вон, официантом без крошечных чаевых или разносчиком пиццы на миленьком велосипеде, педали крутя, чтобы слушать чужие упрёки со всех сторон? хонвон смеётся в тридцать два зуба, впиваясь в прохожих безумным взглядом. нет, нет. все так не будет, он не станет рвать жопу, ради ничтожных грошей. он куш большой сорвать должен. в карманы запихивает мешочки с товаром, фасует волшебные порошки счастья, радости, беззаботности, в другие миры людей отправляет. бесит — взгляды других осуждения. он поджидает их в темных уголках и ответный удар ножом наносит, полоща им тело, чтобы в страхе смотрели, а не с презрением больше. он псих ненормальный — с удовольствием признает. действует так, как хочет, а не как требуется от других. или это бесящее слово "надо" и "нужно", исчезло в его лексиконе. свою жизнь сам контролирует и ведёт, сбросив оковы социального мониторинга, менталитета, общества и морали. да, он на дне, возможно, зато свободен и волен. и никто ему не скажет "нет", не поставит запрет. хонвон ходит где хочет, делает, что пожелает, сигарету выкуривает и тяжёлым алкоголем запивает. возможно, он губит себя, зато добровольно, по собственной воле. до усрачки собою город, спину ровно выпрямляя, смотрит надменно. проблем у него много и одновременно их нет, когда из школы выгоняют. но счастлив, как никогда, та бы все равно не дала такого успеха.

денег с каждым разом становится больше, а база клиентов растет. его одобрительно хлопают по плечу, говоря, что ещё немного и станет криминальном авторитетом. а он сам не знает, что хочет. но явно не этого. “бизнес„ хорош, но толку в нем мало. пересчитывать дозы, граммы смирять — занятие скучное, ему бы гулять. неусидчивый очень. да и агрессии много, ее бы усмирять, но вот жгучее чувство ненависти, обиды и боли, не даёт покоя, терзая по сути. а хонвон глупый, потому что себя сам не знает. и верит во что-то, что, возможно, место пустое. но в свои взгляды и принципы упорно цепляется, мировоззрение менять не собирается. с каждым днём в свое болоте все больше все тонет, трясиной его затягивает. и он позволяет, считая, что так проще. куда ещё ниже? он давно упал и разбился. осколки не склеить.

темная беспощадная ночь, не единого света, ни луны или звёзд, только грозные тучи кроют и угрюмо смотрят вниз на прохожих бесстрашных. “доброе утро„ для хонвона звучит, это время суток его, полностью принадлежит. подросток блуждает сквозь улиц ночных, глядя витрины без света, город похож на вымерший. головой кивает и одобряет. лучше не шляться людям нормальным, их уничтожат, сожрут, а останки ненужные в ящик помойный сгребут. как же устал от всей херни  этой. ему бы прилечь на асфальт и тупо в небо смотреть. проводя день за днём так, любованием туч грозовых. но вместо этого ходит торгует. зачем — не понимает, но, кажется, забавно, когда люди становятся вдруг весёлыми, жизнью счастливыми. аж зависть берет и пакетик самому хочется открыть и вкусить, попробовав сладость. вот только знает, что потом бывает. толпы скелетов к нему выползают, в очередь строятся за новой дозой. зависимость кроет, похлеще любой другой болезни или чумы. поэтому мимо проходит, желание в себе умертвляя.

неоновые вывески ярко горят, пока ноги волошит. времени много в запасе до встречи. прогуляться он может. но вместо этого курить вновь хонвона тянет. лёгкие и себя с каждым разом умертвляет, приближая конец. из ямы не выбраться, потому вкушает запреты. и знает как быстро уйти из света — хлопает по карманам, ощущая тот самый пакетик. но пока не готов, держаться за что есть. чудо, что однажды свалилось из окон на голову, став нечто большим, чем все остальные. и чувств он к нему пока что разобрать не может, но со временем думает, что все разрешится. не собирается волноваться, пока девочек на коленки к себе сажает и те покорно принимают.

хотя в голове порою образ прекрасной мисс ким проскальзывает, пока те самые девочки раком напротив становятся. но та недоступная дама, да и он слишком ребёнок, пока что. хёна — это первая (не)винная любовь, хёна — предел его мечтаний, хёна — не будет возиться с детьми и тем более трахаться с ними. у хонвона нет шансов. он может бросать на нее взгляды, шутить и лишь иногда, пока она не видит, пожирать ее взглядом, похабно проходясь по идеальной фигуре. вся эта юная мальчишеская любовь остаётся не высказанной, терзающей изнутри пожарами, но вполне затухаемой. осознание, что им не по пути наковальней и молотом бьёт по черепной коробке, вправляя мозги в нужное место. перегорает, становится спокойней и уже не так неровно дышит в ее сторону. она становится сродни другу или подруге, которой у него никогда не было, как будто старшая, с которой душа в душу может поговорить не только об общем деле, но и о тяготах жизни. хёна — это спокойствие для хонвона. сказал бы “нуна„, однако старших не признает. и заботливой нуной от нее не веет. хёна — это хёна. слишком уж больно ветренная, но, пожалуй, родная, то есть своя в жизни хонвона.

под козырек крыши становится, напротив лоскутного магазинчика тканей. их условное место для передачек и встреч. холодным воздухом выдыхает, хоть уже и весна, но больно колючая, словно осень вовсе. и замирает в ожидании ее.

личка

Сотни раз ему говорили, что курить - плохо. Вообще в нём всё плохо - поведение, внешний вид и, самое отвратительное - характер. В кого он такой - никто не знает. Все только руками разводили да кудахтали: "Ой, да не так я тебя, придурка, воспитывала" да "Позор семьи, позор всего рода".

А он просто заполняет очередные бумажки, провожает студентов до двери аудитории и, хитро улыбаясь, обещает, что встретиться со всеми спящими на парах на пересдаче.
- Ты ведь понимаешь, что тут другие порядки?- слева раздается подчеркнуто вежливый голос. Но тема не располагает расшаркиваний, не располагает официальных отношений. Они за территорией заведения, они могут быть кем угодно.
- Похуй. - Он жмёт плечами и усмехается. Даже голову не нужно поворачивать, чтобы понять, что собеседница недовольна. К нему на холодный камень присела коллега - преподавательница искусств. Ее любят студенты, её работы вызывают восторг. Да что уж говорить -  сам видел, как на холсте расцветают линиями рисунки, как краска поддается плавным движениям рук. И, по итогу, на чистом листе оживают пейзажи на любой вкус. Хочешь - лес с трущобной речкой; хочешь - озеро с чернокрылыми лебедями. Всё, что вашей душе угодно.  Зачем её понадобилась срочно поговорить с магом, а главное - о чём, он не знал.

Хотя, кого он обманывает. Всё он знает. Ведь она его положение понимает  даже лучше него самого.
- Тебе, может, и похуй. - Меж длинных пальцев зажигается пламя. Безвредное, рыжее - она вряд ли причинит ему боль. Не после того, что они вместе прошли. Он подносит к пламени так и не прикуренную сигарету.  - Но не ребятам, которые тебе верят. Ты, вообще-то, для них пример для подражания, не смотря на то, что ты такой козёл. - Женщина фыркает, а Чарльз наконец поворачивается к ней лицом.
- У меня, если ты не заметила, нет рогов. А то что характер дерьмовый, то все уже привыкли.

Его учили, что грубость нужно встречать грубостью, а безразличие - игнором. Он слепо следовал этим правилам, пока не наткнулся на тот факт, что он остался совершенно один. Либо его неправильно учили, либо он делал что-то неправильно.
- Чем я могу тебе помочь, Чарли? - Она кладет руку на его плечо и легонько сжимает. Поддерживает, успокаивает.

Просит перестать уходить в себя.
Просьба эта не нуждается в озвучке. Она выплывает между строк, колеблется в воздухе. И он не готов её выполнить.
- Мне хватает того, что ты рядом со мной, а большего и не надо.

Не надо горланящих на переменах студентов.
Не надо обжигающего кофе холодными вечерами.

Не надо заставлять меняться того, кому хочется погрязнуть в собственном болоте.

Я планирую пока поселиться тут, поэтому очень активен в лс, бэйбис

Ночь, простерла крыло и он почувствовал  молчаливый зов пустоты, а почувствовав уже не смог от него избавится. Он то высасывал из его души все силы, то наполнял ими так, что казалось, сейчас же взорвется. Может это все было игрой воображения,  а может и нет.

На этот раз был плач, на одной ноте, больше похожий на вой, он врезался в грудь холодным лезвием ножа и медленно стал опускаться к животу. Иван открыл рот в беззвучном крике, телу не было больно, но душа наполнилась невыразимым по силе чувством одиночества, пожалуй наиболее близким будет слово- вселенским. Именно это и заставило его посмотреть в безумную, темную пустоту. Где-то на самом краю разума он ощущал присутствие некой силы, темной, давящей на виски так, что они вот-вот готовы разлететься на миллион осколков. Темнота проглотившая его, заставляла слиться с ней, став ею. А плач все равно продолжался из-за пустоты.
Вдруг ниоткуда перед ним возник женский силуэт. Лица не было видно, лишь знакомые черные, как смола, волосы. Девушка плакала, но через мгновение замолчала, -Auxilium nobis!
Иван не сразу заметил вокруг себя несколько мертвых, бледных тел, но когда обратил на них внимание, то узнал в этих безжизненных лицах своих сестер и малышку Алису.
Он не мог пошевелиться, его словно парализовало. Одеяло душило, словно удав, от которого невозможно скрыться. Иван чуствовал себя просто невыносимо, чувствовал всю тяжесть страха, нависшего в черной тьме ночи. Это существо не спешило действовать. Оно видело, даже чувствовало всю его беспомощность. Оно питалось этими состоянием, страх доставлял ему истинное удовольствие. Тварь упивалась этой безысходностью.

-Нет! - Иван проснулся в своей кровати и с облегчением вздохнул, поняв, что это всего лишь навсего очередной страшный кошмар. Подобные сны преследуют его на протяжении года. Они возникли из ниоткуда, и с тех пор периодически наведываются в сновидения Зимовского.
Ваня поднялся, проводя рукой по холодному лбу. Он ничего не понимал. Человек, который не верит в потусторонние силы и рассказы покойной матери о ведьмах, стал сходить с ума.
Это началось около года назад. Самый первый сон был похож просто на детскую страшилку, в котором они маленькие, все вместе, играли возле озера. Потом пошел дождь, девочек рядом уже не было, а в воде плавало четыре венка.
С каждым разом сны становились все мрачнее. Ваня часто просыпался с криком, пытался выбраться из этого ужаса, что получалось далеко не сразу, а потом привычная жизнь начала рушиться, словно карточный домик.

Ваня поднялся с кровати и подошёл к окну. Солнце тускло проглядывало сквозь утреннюю пелену неба. Отчего-то сердце сжалось в груди. Последнее время это было привычное состояние, но сегодня оно звучало как-то по особенному.
Насти нет уже неделю, все поиски не увенчались успехом, поэтому решили привлечь полицию, но и они особо не торопились расследовать это дело. Следов нет, никто не видел и ничего не слышал. Больше всего мужчину поражало, что люди без ужаса, с неким сочувствием говорят с ним. Но молчат, явно не договаривая чего-то. От этого становилось ещё хреновее. Ну не могла же она сквозь землю провалиться?

Бабушка заварила чай, но самой ее не было на кухне. И хотя Ваня всегда пил на завтрак только кофе, сил не было даже на его приготовление. Он сел за стол, наливая заварку в кружку. Отчего-то вспомнилась их первая встреча с Афиной. Может потому, что девушка пила исключительно чай по утрам? Это его забавляло и он улыбнулся своим мыслям.

Когда она решила уйти, Ваня собрал ее вещи и думал какого цвета рубашку одеть на работу. Странно, но за завтраком он не почувствовал ничего, абсолютно. Возможно, плотно поел. А может просто был уверен, что к вечеру она вернётся. За обедом он разлил на себя кофе, оставив большое пятно на любимой рубашке. Но это его не особо огорчило, напротив он знал, когда вернется домой, Афина его застирает.
Открыв дверь, в квартире было темно, а на холодильнике не было ее ключей. Не было запаха ужина и кружка недопитого чая так и стояла на своём месте. Ещё никогда квартира не была такой пустой. И впервые он задержался на пороге.
Первую ночь кровать казалась слишком большой и неудобной. Под утро он просыпался от прилива крови и хотел поцелуями её разбудить, чтобы в очередной раз не выспаться выдыхая её вдохи.  Отчаянно водил рукой, пытаясь нащупать её плечи. Руки и тёплые пальцы. Пустота. И её подушка была, как никогда холодной.

Сделав пару глотков, Ваня поморщился. Уж больно крепким получился чай. Отодвину чашку в сторону, он направился в туалет, а затем к умывальнику, чтобы хоть как-то привести себя в чувства. Слишком много событий произошло за последний месяц, а он так и не смог найти в себе силы. Лишь обреченность приследовала Зимовского. И отчаяние. Вода немного сняла напряжение с лица и шеи. Иван ещё около минуты смотрел на свое отражение в зеркале. Мысли путались. Они прочесали всю округ вдоль да поперек, и ничего. Никаких зацепок. Он отгонял от себя дурные предчувствия, которые все чаще стали посещать его.

-Ба, - Он вытирает полотенцем лицо, проходит в гостиную, затем в комнату Серафимы, но и там никого нет. На часах без трёх минут семь, видимо ушла на рынок или к соседке за молоком. Ваня грустно вздыхает, потому что не хочет оставаться один на один с собой. Серафима хоть и была бабушкой "со странностями", но разговоры с ней помогали мужчине отвлечься, и хоть немного позабыть события, которые одно за одним наростали снежным комом. Ещё помогало ведение хозяйства. Он никогда этого не делал прежде, но жизнь в частном секторе внесла свои коррективы. Теперь осталось отрастить бороду и приобрести шапку-ушанку для полноты картины.

Иван одевается, накидывает куртку, шнурует кроссовки. Может, хотя бы, свежий воздух поможет привести голову в порядок. Приоткрыв дверь он понимает, что она уперается во что-то, а следом раздается женское "ай".
Сначала Ваня подумал, что вернулась Серафима, но когда толкнул дверь ещё раз и она открылась полностью, то замер на месте.
Несколько секунд они смотрели друг на друга и молчали.
Ещё неделю назад он понял_принял ее выбор. Ей надоела его работа, его поведение, они часто ссорились, высасывая причины из пальца. Отстранение от семьи, грубость, хамство. В какой-то момент Афина с Алисой отошли на второй план, и это лишь его вина.
-Привет, - немного сухо начинает он, но чувствует, что сердце начало биться сильнее лишь от одного ее взгляда.
-Не ожидал тебя увидеть, - Ваня проходит мимо Афины, спускаясь на две ступеньки вниз. Затем садится и закуривает сигарету. Он хотел всем видом показать свое безразличие, но куда там, внутри все полыхало синим пламенем

лс

лс, а там уже разберемся

[align=center]

- Я имел ввиду тебя, лидер корпуса. Ты же Синестро, это твоя фамилия, не так ли?
То ли инопланетяне были тупыми, то ли он был слишком умный, и Фонарь начинал уставать от этого. Когда земля начала трястись, он отнесся к этому как-то пофигистично, даже не удивился орущей дурниной твари.
- Фёрст тайм, хух? - выходец из российской глубинки скосил взгляд на Сораник. - Ай мин, какого фларка вы обвиняете меня в том, о чем никто не знал? Kolechko, имелись ли у тебя какие-нибудь данные на эту ebaninu?
- Данные отсутствуют.
- Видишь? Не kipishui, manya, ща поправим ситуацию. Не видел ещё такую проблему, которую бы не решил...
Его кольцо засветилось вновь. Товарищ Фонарь, после первой победы над А  К'Боат А и контактом с Умбраксом в своём познании настолько преисполнился, что как будто бы уже 100 триллионов миллиардов лет прожила на триллионах и триллионах таких же планет, как этот кусок космического говна с атмосферой. Так похожей на родную Землю. Это было его первым крупным приключением, но ему уже было абсолютно все понятно.
- ...большой....
Страх пронизывал воздух. Страх проигрыша этой безнадежной войны, страх смерти, страх неизведанного. Желтый Фонарь чувствовал,  как этот страх его невольных товарищей по оружию насыщал его кольцо, делал его сильнее,. Он откинулся назад, материализуя в воздухе что-то наподобие космо-гаубицы, в фантасмогоричном стиле, насколько ему позволяла фантазия.
- ...БА-БАХ.
Гипер-гаубице страха нужны были снаряды. Он щелкнул пальцами, привлекая к себе фонарей, и кивнул на снарядоприемник. Страх, воля, гнев, надежда, любовь, сострадание - все это при помощи ротации смешивалось в одно грандиозное месиво, становясь чем-то... биззарным.
- Полагаю, здесь, в космосе, про "Приключения Джоджо" ничего не слышали. Но так уж и быть - сконструированная мною пушка использует принцип золотого сечения. Позвольте мне вам продемонстрировать. Но для начала.... - он посмотрел на кольцо. -Kolechko, гражданские, наши силы в стороне выстрела есть?
- Отрицательно.
- Zaebis'.
Клик!
Мььььььйааааау - эмоционально-спектральный "ядерный" снаряд на сверхзвуковой скорости вылетел из дула, мощность которого была увеличена золотым сечением, и ебанул прямиком по Пожирателю Воинов фаза 2.
КА-БУМ!
Радужная вспышка озарила горизонт, ослепляя неподготовленных. Скрежет А К'Боат А перешел на ультразвук, а потом он попросту растворился - не просто на атомарном уровне, а сама его душа исчезла, канула в небытие. Ultimate deathstruction.
- Che-kavo, Джордан?
Камрад как-то не заметил, что от умственного напряжения кровь прямо-таки хлестала у него из носа, прямо таки заливая шлем. Он попытался было махнуть рукой приближавшимся к нему фонарям - но картинка поплыла перед глазами, а затем все заполонила темнота.

- Глядите-ка, желтый недотепа очнулся.
- Ого, kosmicheskaya svinya.
Он лежал в что-то вроде госпиталя. Не полевой, собранный из тряпок и веток посреди поля боя, а вот как раз то, что землянин представил бы в своем воображении как "космо-больница", - главное, чтобы его яйца не были идеальной формой для того, чтобы заменить какому-нибудь космическому Махатма Ганди пораженные космическим раком легкие.
- Что там с войной?
"Техника товарищества", как окрестили её другие, послужила переломным фактором в противостоянии с Ультрафиолетовым Корпусом.  Доработанная, чтобы не выводить из строя "стрелка", и с куда меньшим поражающим эффектом, она застала врасплох бойцов невидимого спектра и позволила обеспечить безопасность молодой галактики. Которая, как оказалось, была разумной, аналогичной Умбраксу - вот почему он видел в ней угрозу, и так стремился её захватить. Но Клаудси пробудилась - и при помощи Фонарей, усилив их своей мощью, смогла дать отпор своему "собрату", предотвратив его опасность для известной вселенной.
- Это не объясняет, почему инструктор Зеленых Фонарей нянькается со мной.
- Джордан попросил приглядеть за тобой, пока он улаживает кой-какие дела.

@causewecanthavenicethings